А.А. Фрезе (СПбГУ)
Церковь Св. Михаила в Переяславле Русском и византийская архитектура IX – начала XIII века¹

Церковь Св. Михаила в Переяславле Русском датируется 1089 г. на основании упоминания в Лаврентьевской летописи о ее освящении переяславским митрополитом Ефремом [14, c. 89]. Именно по его инициативе в 1080-е гг. в Переяславле была развернута широкая программа строительства.
Исследователи древнерусской архитектуры сошлись во мнении о византийском происхождении мастеров переяславского собора [11, 12, 17]. Густинская летопись [14, c. 277] и «Житие Феодосия Печерского» [18, c. 86], принадлежащее перу Нестора, монаха Печерского монастыря, где, кстати, и был пострижен и будущий митрополит, сохранили сведения о том, что Ефрем до своего поставления в митрополичий сан жил в одном из константинопольских монастырей и «тамо всякой красоте научився». Заняв переяславскую кафедру, он имел возможность пригласить византийских строителей.
П.А. Раппопорт [12, c. 30‒39], а впоследствии и А.И. Комеч [9, c. 287; 11, c. 390], анализировавшие особенности Михайловского собора в контексте современной ему византийской архитектуры, пришли к мнению, что его план (рис. 1) во многом аналогичен плану константинопольской Гюль Джами.
Однако в последнее время были получены новые археологические данные о ряде византийских храмов, поэтому сейчас необходимо снова обратиться к рассмотрению характерных архитектурных черт переяславской церкви в их связи с византийским зодчеством. Кроме того, представляется, что анализ плана и реконструкция объемно-копозиционной структуры церкви Св. Михаила в Переяславле Русском может помочь в раскрытии логики развития не только византийской архитектуры в целом, но и пролить свет на важные тенденции в становлении собственно древнерусского зодчества. Этот памятник может стать одной из ключевых составляющих для решения следующих важных проблем в истории византийской архитектуры: вопроса о распространенности и специфике пятинефных храмов и вопроса о становлении и реализации композиций с ярко выраженным вертикальным развитием завершающих частей. Поэтому требуется не только поиск аналогов в архитектуре Константинополя, но и сравнительные сопоставления с первыми древнерусскими храмами. Первые археологические исследования древнего храма были проведены экспедициями 1949 и 1952‒1954 гг. под руководством М.К. Каргера [7, 8]. Вновь храм раскрыли Ю.С. Асе- ев, В.А. Харламов и М.И. Сикорский в 1975 г. [1]. Но только в 1979 г. В.М. Малевской и П.А. Раппопортом была осуществлена детальная публикация археологических данных,
полученных экспедициями М.К. Каргера [12].
Храм Св. Михаила Архангела никак нельзя назвать традиционным для древнерусского зодчества. Мастерами был создан, по выражению М.К. Каргера, «беспрецедентный архитектурный образ» [цит. по: 12, c. 36]. Прежде всего, обращают на себя внимания четыре мощных квадратных подкупольных опоры. Размер их сторон был около 3 м при размере подкупольного квадрата, равнявшегося приблизительно 5,8 м [16, c. 32]. М.К. Каргер [8, c. 10], а вслед за ним и П.А. Раппопорт [16, c. 32‒33] описывают храм как пятинефный, но его средние три нефа отделялись от боковых стенками, сообщаясь с последними только через тройные аркады на круглых либо граненых столбах в своих центральных ячейках. Кроме того, церковь имела только одну апсиду, малые нефы заканчивались прямыми стенами, причем восточная часть приобрела уступчатую в плане форму. В Михайловской церкви было три притвора, расположенных напротив центральных прясел северного, южного и западного фасадов. Кроме того, к северо-восточной стене основного объема примыкал бесстолпный придел. В северо-западном углу храма, скорее всего, размещалась лестничная башня. Остальные компартименты были пристроены позже, но еще относятся к домонгольскому времени.
Нельзя сказать, что поиск византийского образца для переяславской церкви увенчался успехом. П.А. Раппопорт отмечал, что массивные квадратные подкупольные столбы присутствуют уже в соборе Cв. Софии в Фессалониках, а одна большая апсида и тройные арки между основным пространством и боковыми компартиментами — в Календер Джами [12, c. 36]. Но больше всего близких черт исследователи находили у Гюль Джами: массивные столбы, трибелоны, большая апсида [10, c. 11; 12, c. 37].
Русские историки архитектуры не знали о новой реконструкции первоначального облика Гюль Джами, о том, что получившийся план с массивными опорами был вторичен по отношению к исходному замыслу строителей византийского храма.
В своей монографии 2005 г. «Боковые компартименты в церквях средневизантийского периода» Л. Тайс [22] приводит достаточно серьезные аргументы в пользу того, что Гюль Джами прошла через два строительных периода византийского времени (рис. 2). По мнению исследовательницы, массивные столбы храм приобрел лишь на втором этапе, уже в палеологовское время: зодчие надстроили хоры над крайними нефами, бывшими изначально одноэтажными, и замуровали крайние угловые ячейки северного и южного центральных нефов. Так из пятинефной Гюль Джами стала трехнефной [22, S. 99‒113]. Однако константинопольский памятник, датируемый сейчас XI в., в реконструкции его первоначального облика не утрачивает сходства с древнерусским храмом Св. Михаила. Только теперь это сходство основано не на формальном наборе архитектурных признаков, а на самом принципе организации внутреннего пространства.
Оба храма были выстроены в «пятинефном» варианте, в основе формирования интерьера — пространственный крест, при этом его рукава освобождены в пределах центральных нефов, последние отделены от боковых нефов-галерей трибелонами. Тройные аркады обеспечивают развитие движения по осям пространственного креста, а его своды образуют пирамидальную композицию. Сходное решение представляет соотношение боковых нефов и центральных — первые шире последних. В случае переяславского собора это можно объяснить тем, что именно над его боковыми нефами были выстроены хоры, которые, возможно, заходили и в угловые ячейки центральных нефов. Согласно же реконструкции Л. Тайс, Гюль Джами первоначально могла иметь хоры только в угловых ячейках центральных нефов [22, Tafel 87, Abb. 162, 163].
В этой связи интересно привести замечания А.И. Комеча относительно собора Св. Михаила в Переяславле. Исследователь считал, что «свободный пространственный крест говорит  о  сильнейшем  влиянии  пятинефных  Софийских  соборов  середины  XI  в.»,  а «близость центральному храму Киева была сознательным выбором заказчиков и зодчих». Но буквально через несколько строк А.И. Комеч пишет, что «общая композиция крестово-купольного ядра и галерей, соединяющихся через аркады, чрезвычайно напо- минает Св. Софию в Фессалониках, что еще раз говорит о ее византийских корнях» [11, с. 391]. Действительно, можно согласиться с А.И. Комечем в том, что существует определенная генетическая связь между солунским и переяславским соборами. И ее опять же легче проиллюстрировать на примере Гюль Джами, выстроив, таким образом, некую по- следовательность в развитии византийской архитектуры. Ее план в том виде, в котором его реконструировала Л. Тайс, очень напо- минает план собора Св. Софии в Фессалони- ках, вернее, его «осовремененный» вариант. Представляется возможным говорить о том, что константинопольский памятник развивает отношения, заложенные  в  солунском. И если бы не обнаруженная под османской облицовкой византийская кладка нижнего яруса, выполненная в смешанной технике и с использованием скрытого ряда плинфы, можно было бы даже задуматься о датировке Гюль Джами более ранним временем. В солунском соборе создается впечатление, что его мощные подкупольные опоры раздвигаются, чтобы дать место пространствам, которые становятся частями полноценных поперечных нефов и формируют узкие проходы по оси восток-запад, выходящие соответственно в северный и южный рукава креста и являющиеся зачатками дополнительных нефов основного ядра храма. В константинопольском памятнике нефы уже сформированы, но все еще остаются очень узкими. В Св. Софии Солунской боковые алтарные помещения располагались к востоку  как  от  основного ядра храма, так и от галерей и были сильно обособленными, но все-таки доступ к ним осуществлялся через галереи. В Гюль Джами нефы хотя и завершаются собственными компартиментами, имеющими апсиду в восточной стене, но приделы, расположенные в галереях, доминируют над угловыми ячейками основного ядра храма, да и сами галереи существенно шире, чем боковые нефы. В обоих памятниках границы пространства галерей и основного объема отмечены аркадами, однако в Гюль Джами это уже классические для средневизантийского периода трибелоны, а в солунском соборе две двойных аркады, расположенные по сторонам от квадратного столба.
Таким образом, собор Св. Михаила в Переяславле можно поставить в эволюционный ряд византийских памятников: собора Св. Софии в Фессалониках, константинопольских храмов Гюль Джами и Календер Джами. Общим для них является стремление к ясно выявленному «свободному пространственному кресту», обеспечению возможности развития пространства по его основным осям при сохранении большого масштаба основного объема. Те же черты характерны и для трех древнерусских Софийских соборов. Представляется, тем не менее, что в последних эти приемы реализованы несколько иначе. И здесь надо сделать отсылку к полемике о применении термина
«пятинефный» к византийским храмам и древнерусским соборам, заочно развернувшейся между Н.И. Бруновым и А.И. Комечем, и связанной с этим вопросом проблеме различного подхода к композиционной, образной организации пространства на Руси и в Константинополе [2‒5, 9, 10, 19‒21].
Следует уточнить мнение А.И. Комеча о сознательной ориентации зодчих и ктиторов на собор Св. Софии в Киеве. Переяславский храм в своей организации пространства  ближе  к собственно византийским памятникам, чем к главному киевскому собору. Тем не менее существует древнерусский храм середины XI в., сравнение с которым переяславского храма будет плодотворным, — собор Св. Софии в Полоцке (рис. 3). И хотя все три древнерусских Софийских собора, выстроенных византийскими  зодчими  и  их  древнерусскими помощниками, всегда рассматриваются историками архитектуры совокупно, как составляющие единой общерусской архитектурно-идеологической программы, последний из них — полоцкий — обладает особенными чертами, которые обеспечивали существенные отличия в его объемно-пространственной композиции.
Представляется возможным говорить о том, что типологическая структура переяславской церкви развивает принципы, появившиеся еще в полоцком соборе. Средний объем ее трех средних нефов еще более отгораживается от крайних боковых, вместо западных крестчатых столбов крайних боковых и западного поперечного нефа появляются г-образные стенки. Таким образом, интерьерные перспективы для посетителя, находившегося в подкупольном квадрате переяславского храма, ограничивались только поперечной и продольной осями, формирующими четкое крестообразное центральное пространство, а для человека, смотревшего на подкупольный квадрат из-под тройных аркад, охватываемое взглядом пространство с обеих сторон сужалось массивными телами подкупольных опор. Полоцкие зодчие отказываются от апсидного завершения крайних нефов собора Св. Софии, переяславские — выстраивают восточную композицию только с одной широкой апсидой в центре, а чтобы обеспечить «живописность» восточного фасада и не нарушать архитектонические принципы, делают его уступчатым, что также было реализовано в Софии Полоцкой, но не настолько выражено.
Однако следует подчеркнуть, что ключевой характеристикой обоих храмов является положение подкупольного квадрата в самом центре общей объемно-пространственной композиции, для чего обе постройки были возведены в сложном варианте крестовокупольного храма с вимой. Сдвиг подкупольного квадрата к западу был призван еще более усилить доминанту главного купола. И здесь необходимо вспомнить о массивных опорах переяславского храма: не может ли их появление быть связано с желанием зодчих возвести какое-то особое по своим характеристикам купольное завершение? Отсюда и необходимость максимально придвинуть подкупольные опоры к простенкам, разделяющим средние и боковые малые нефы, и возникновение уступчатой композиции восточного фасада, а также трех притворов для обеспечения гармоничной ступенчатой конструкции внешнего облика. Может быть, поэтому и лестничная ячейка была «втянута» в основной объем храма. Найденные аналогии между полоцким и переяславским соборами позволяют согласиться с предположением В.А. Булкина о том, что «формирование центрической ступенчатообразной композиции началось в Полоцке еще в середине XI в.» [6, c. 97]. Эволюция архитектурных решений, берущих свое начало в главном храме Полоцкой земли, приве- ла, как известно, к появлению первого башнеобразного храма Киевской Руси — Спасо-Преображенского собора Евфросиньевского монастыря, датируемого первой третью ‒ серединой XII в., и полоцкого же памятника — Большого собора Бельчицкого монастыря (первая треть XII в.), чья композиция впоследствии послужила основой для формирования объемно-пространственного решения башнеобразных храмов Смоленска.
Таким образом, можно пересмотреть и мнение П.А. Раппопорта о том, что «в тех … случаях, когда вновь приезжавшие византийские мастера возводили здания, не отве- чавшие сложившейся киевской традиции (например, церковь Михаила в Переяславле, собор Кловского монастыря), эти памятники уже не оказывали существенного влияния на дальнейшее развитие русского зодчества» [17, c. 191]. Переяславский собор выглядит смелым экспериментом греческих зодчих, в котором византийская архитектурная традиция, выразившаяся в главном принципе формирования основного пространства, была совмещена с древнерусской, только начавшей складываться. Византийские зодчие смогли уловить логику дальнейшего развития древнерусской архитектуры — стремление к созданию храма с ярко выраженной вертикальной доминантой, подчиняющей себе все элементы архитектурного организма.
Таким образом, переяславский собор представляет собой исключительно важный памятник для исследования вопроса о принципах работы приглашенных извне зодчих в условиях уже начавшей формироваться местной архитектурной традиции, и в более общем плане — проблемы архитектурных влияний и заимствований. В заключение следует еще раз подчеркнуть, что на данный момент, при накопленных за последнее время археологических данных, назрела необходимость снова обратиться к этому вопросу [13].

Ссылки

1. Научный руководитель — В.А. Булкин, кандидат искусствоведения, доцент кафедры истории русского искусства исторического факультета СПбГУ.

Литература

1. Асеев Ю.С., Харламов В.А., Сикорский М.И. Исследование Михайловского собора в Переяславе-Хмельницком // Славяне и Русь (на материалах восточнославянских племен и Древней Руси): сб. науч. трудов. ‒ Киев: Наукова думка, 1979. ‒ С. 122‒137.
2. Брунов Н.И. Архитектура Константинополя X‒XII вв. // Византийский временник. ‒ М.: Изд-во АН СССР, 1949. ‒ Т. 2. ‒ С. 150‒214.
3. Брунов Н.И. Архитектура Византии // Всеобщая история архитектуры / под ред. Ю.С. Яралова. ‒ М.; Л.: Стройиздат, 1966. ‒ Т. 3: Средние века. ‒ С. 77‒143.
4. Брунов Н.И. К вопросу о средневизантийской архитектуре Константинополя // Византийский временник. ‒ М.: Наука, 1968. ‒ Т. 28. ‒ С. 159‒191.
5. Брунов Н.И. Очерки по истории архитектуры. ‒ М.: Центрполиграф, 2003. ‒ Т. 2. ‒ 540 с.
6. Булкин В.А. Софийский собор и полоцкое зодчество домонгольского периода // ΣOΦΙΑ: сб. статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А.И. Комеча. ‒ М.: Северный паломник, 2006. ‒ С. 89‒100.
7. Каргер М.К. Памятники переяславского зодчества XI‒XII вв. в свете археологических исследований // Советская археология. ‒ М.: Изд-во АН СССР, 1951. ‒ Вып. 15. ‒ С. 44‒63.
8. Каргер М.К. Раскопки в Переяславле Хмельницком в 1952‒1953 гг. // Советская археология. ‒ М.: Изд-во АН СССР, 1954. ‒ Вып. 20. ‒ С. 5‒30.
9. Комеч А.И. Древнерусское зодчество конца X ‒ начала XII в.: Византийское наследие и становление самостоятельной традиции. ‒ М.: Наука, 1987. ‒ 318 с.
10. Комеч А.И. Пятинефные церкви в византийской и древнерусской архитектуре // Византийский мир: искусство Константинополя и национальные традиции: к 2000-летию христианства: сб. статей памяти О.И. Подобедовой (1912‒1999). ‒ М.: Северный паломник, 2005. ‒ С. 7‒12.
11. Комеч А.И. Архитектура конца X ‒ середины XI века // История русского искусства. ‒ М.: Северный паломник, 2007. ‒ Т. 1: Искусство Киевской Руси. IX ‒ первая четверть XII века.‒ С. 112‒177.
12. Маленковская М.В., Раппопорт П.А. Церковь Михаила в Переяславле // Зограф. ‒ Белград, 1979. ‒ № 10. ‒ С. 30‒39.
13. Мальцева С.В. Балканские влияния или параллели в древнерусской архитектуре ? // Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. ‒ Вып. 2. ‒ СПб.: НП-Принт, 2012. ‒ С. 137‒144.
14. Полное собрание русских летописей. ‒ СПб.: Тип. Э. Праца, 1843. ‒ Т. II. ‒ 379 с.
15. Полное собрание русских летописей. ‒ СПб.: Тип. Э. Праца, 1846. ‒ Т. I. ‒ 271 с.
16. Раппопорт П.А. Русская архитектура X‒XIII вв. Каталог памятников. ‒ Л.: Наука, 1982. ‒ 136 с.
17. Раппопорт П.А. О роли византийского влияния в развитии древнерусской архитектуры // Византийский временник. ‒ М.: Наука, 1984. ‒ Т. 45. ‒ С. 185‒191.
18. Успенский сборник XII‒XIII вв. ‒ М.: Наука, 1971. ‒ 770 с.
19. Brunov N. Die fünfschiftige Kreuzkuppelkirche in der byzantinischen Baukunst // Byzantinische Zeitschrift. ‒ 1927. ‒ Bd. 27. ‒ S. 63‒98.
20. Brunov N. L`église à croix inscrite à cinq nefs dans l`architecture byzantine // Echos d`Orient. 1927. ‒ T. 30. ‒ P. 3‒23.
21. Brunow N. Zum problem des Kreuzkuppelsystems // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinischen Gesell- schaft. ‒ 1967. ‒ Bd. 16. ‒ S. 245‒261.
22. Theis L. Flankenräume im mittelbyzantinischen Kirchenbau. ‒ Wiesbaden: Reichert Verlag, 2005. ‒ 216 S.