Е.Н. Дмитриева (Государственный Эрмитаж)
Феномен классицизма и античная дактилиотека графа Л.А. Перовского¹

В начале XXI века иногда бывает трудно понять страсть, с которой общество XVIII и начала XIX столетия относилось к искусству Древней Греции и Рима. Феномен обожания античности, возникший еще в эпоху Ренессанса, разгорался с новой силой и в последующие периоды. Такое преклонение не ограничивалось узким кругом ученых и состоятельных коллекционеров, но было всеобъемлющим. Сердце нового течения, без сомнения, билось в Италии, именно туда съезжались приверженцы, собираясь вокруг Иоганна Иоахима Винкельмана — вдохновителя нового течения, формировавшего его кредо. Тогда же началась переоценка многих знаменитых памятников античности, что подогревало все новые научные дискуссии [19, с. 135]. Человек с претензией на хорошее образование и наличие вкуса должен был продемонстрировать знакомство с шедеврами античного искусства. Для многих обеспеченных европейцев было важно получить сведения об искусстве и архитектуре Древней Греции и Рима из первоисточника, поэтому Рим, Неаполь, вновь открытые Геркуланум и Помпеи, с середины XVIII в. стали местами паломничества. Это был наиболее полный и всесторонний источник тогдашнего европейского классического образования [17, с. 132]. И.-В. Гете, посетивший Портичи, где находилось собрание неаполитанского короля Карла Бурбона и куда доставлялись самые замечательные находки со всей Италии, назвал его «Альфой и Омегой всех античных коллекций».
В начале девятнадцатого века эта тенденция не только не ослабла, но проявилась с новой силой, полностью захватив и Западную Европу, и Россию, только что вышедшую победительницей из войны с Наполеоном и находившуюся в числе передовых мировых держав. Санкт-Петербург, столица и научный центр империи, стал местом, где родилось отечественное антиковедение. При взгляде на разные области искусства того времени становится очевидно: скульпторы, художники, литераторы были буквально упоены античностью. Достаточно лишь вспомнить, что в первой половине XIX в. в России создаются образцы классицистической архитектуры, издаются переводы греческих классиков. В это же время начинается и усиленное археологическое исследование Северного Причерноморья — области, когда-то колонизированной древними греками. В 1816 г. само слово «археология» входит в научный обиход. Собирательство периода антикварианизма сменяется развитием классической археологии как части целостного комплекса знаний об античности [7, с. 62]. Одновременно возрождаются занятия античностью и в Академии наук [16, с. 61–83]. В начале 1830-х гг. здесь работают Е.Е. Келер (Heinrich Karl Ernst Köhler), Ф.Б. Грефе (Friedrich Ernst Grefe), Л.Э. Стефани (Ludolf Stephani). Нужно отметить, что Е.Е. Келер и Л.Э. Стефани занимали также должности в Императорском Эрмитаже и многое сделали для систематизации все разраставшихся коллекций античной керамики, монет и одного из самых роскошных собраний — резных камней. Более того, геммы сыграли особую роль в формировании нового вкуса в России. Одним из ярких проявлений моды этого времени стало увлечение камеями и инталиями, или, как их тогда еще назы- вали, антиками. Они высоко ценились в древности, страстно собирались и гуманистами итальянского Возрождения, и позднее, когда при королевских дворах Англии, Франции, Пруссии, Австрии также появились «кабинеты резных камней» [20, с. 94]. Это увлечение прошло по многим странам Европы и захватило Россию, где художественная резьба по камню становилась самостоятельным видом прикладного искусства. Миниатюрная пластика в камне покорила русское общество. Камеи создавались лучшими резчиками; много камней привозилось и из-за границы. Среди привозных были не только работы современных мастеров, но и уникальные античные находки. На какое-то время они затмили бриллианты и дорогие самоцветы. Их коллекционировали, ими украшали диадемы, ожерелья, булавки, пряжки и броши. Из камей составляли браслеты и целые наборы украшений.
Зародившуюся в России еще в начале XVIII в. традицию собирания резных камней продолжила и упрочила Екатерина II [9, с. 43]. Собранная ею коллекция достигла колоссальных размеров: она насчитывала около 10 000 экземпляров. Только за лето 1782 г. императрица приобрела 400 гемм [9, с. 48]. Среди европейских коллекций, купленных для нее агентами в столицах Европы, оказались собрания Л. Наттера, де Бретейля², Д. Байрса, Слейда, А.Р. Менгса, лорда Беверли, герцога Луи-Филиппа Орлеанского (около 1500 предметов) [6, с. 10], герцога Сен-Мориса, принца Конти, директора Дрезденской Академии художеств Джованни Баттиста Казановы [21, с. 55]. По выражению самой императрицы, все коллекции Европы по сравнению с ее собранием представляли лишь «детские затеи» [14, с. 638]. Открытие Петергофской и Екатеринбургской гранильных фабрик еще более усилило спрос на геммы. Поэтому было вполне естественно, что именно этот вид коллекционирования стал особенно популярен при русском дворе — увлечение дорогостоящее, но ставшее чем-то вроде показателя изысканного вкуса. «Бриллианты коими наши дамы были так богаты, все попрятаны да предоставлены для царской фамилии и ношения купчихам, — пишет Ф.Ф. Вигель, — за неимоверную цену стали доставать резные камни, оправлять золотом и вставлять в браслеты и ожерелья. Это было гораздо античнее» [1, с. 124]. Новый вкус настолько соответствовал духу эпохи, что в России становится традицией не только собирать личные коллекции гемм, но и завещать их Императорскому Эрмитажу для пополнения знаменитого собрания. Так, в 1830 г. в музей поступили замечательные камеи «Суд над Орестом» [11, с. 28–31] и «Орфей» [11, с. 140] из собрания действительного статского советника камергера А.С. Власова³, в том же году в коллекцию влились камни польского дворянина К. Веселовского, среди которых была и великолепная камея из сардоникса с изображением Клеопатры-Селены [13, с. 94–95]. В 1845 г. русский дипломат Д.П. Татищев завещает свою коллекцию, состоявшую из 141 геммы и собиравшуюся на протяжении всей жизни, Николаю I [12, с. 65‒66]. В 1873 г. приобретаются геммы собрания графа Л.А. Перовского4, в 1878 — В.И. Мятлева, в 1885 — А.И. Лебедева, в 1893 — Ж. Лемме. В эти же годы поступают камни из южнорусских находок, хранившиеся у керченских собирателей И. Константинова, Е.Р. Запорожского, И. Эльтермана [11, с. 9]. Часто, в дополнение к собраниям гемм, присылались и коллекции слепков с резных камней. Их собирание в начале XIX в. становится самостоятельным видом коллекционирования и достигает невероятного размаха. Столетие между 50-ми гг. XVIII в. и серединой XIX в. — период невероятного и повсеместного интереса к искусству глиптики и коллекционирования не только оригинальных гемм, но и слепков с них — даже получило название «века дактилиотек» [18, с. 437]. Резчики и химики интенсивно работают над созданием материала, в совершенстве передающего не только все нюансы оригинального изображения, но и повторяющего цвет настоящей геммы. Следует заметить, что еще Екатерина II активно заказывала слепки с резных камней европейских кабинетов, дабы не быть обманутой агентами и продавцами, поставлявшими ко двору пополнения для ее обширной коллекции. С собственного ее императорского величества собрания антиков также снимались слепки: в Зимнем дворце была выделена и специальная «комната второго ряда с окнами во двор», где работали медальер К.А. Леберехт и химик Г.Г. Кениг, «упражняющиеся деланием из составов копий с геммов» [2, § 776, с. 444].
Граф Л.А. Перовский, находясь в непосредственной близости ко двору в силу занимаемых им должностей, не только не остался равнодушным к коллекционированию резных камней, но и внес выдающийся вклад в создание блистательного собрания эрмитажной глиптики.
Выше уже упоминалось, что его коллекция поступила в Эрмитаж наряду с другими собраниями, но чтобы в полной мере оценить уникальность собрания Перовского, нужно знать, что Лев Алексеевич был не просто состоятельным коллекционером, а личностью весьма незаурядной. Л.А. Перовский родился в 1792 г. [8, с. 85]. Один из пяти внебрачных сыновей графа А.К. Разумовского, министра народного просвещения при Александре I, — фамилия «Перовский» была ему дана по названию подмосковного имения отца — Перова Роща. Ф.Ф. Вигель вспоминает, что Перовские «получили тщательное воспитание людей среднего состояния, долженствующих пробиться службой и трудами» [1, с. 166]. Действительно, хорошее образование позволило Льву Алексеевичу сделать весьма успешную военную карьеру. В 1823 г. Л.А. Перовский был уволен от военной службы с производством в действительные статские советники и назначен камергером с причислением к Коллегии иностранных дел. Затем, в 1826 г., стал членом Совета департамента уделов, а с 1852 г. исполнял обязанности министра Императорского двора и уделов и управляющего Кабинетом его величества и Академией художеств⁵. Одаренный, исключительно разносторонний человек, Перовский увлекался археологией, минералогией, коллекционированием древностей и минералов, отдавая этому свободное время.
В своем письме от 15 июня 1834 г. к одному из сибирских чиновников Перовский пишет: «Милостивый государь Николай Семенович, зная, как богата Восточная Сибирь произведениями царства ископаемых, и желая пополнить образцами оных минералогический кабинет мой, — я обращаюсь к Вашему превосходительству с покорнейшею просьбою об оказании мне в сем случае Вашего содействия доставлением, по временам, таких минералов, которые будут заслуживать внимания»⁶.
А.Е. Ферсман отмечает, что Перовский «любил камень со всей страстью коллекционера» и «…не только Петергофская фабрика, но и вся русская наука обязана ему за его почти тридцатилетнюю деятельность тем особым подъемом внимания к камню, которое характеризует всю первую половину XIX века. Благодаря ему, русское декоративное искусство получило прекрасный природный материал, а русская минералогия обратилась открытием многочисленных месторождений цветных камней в Прибайкалье и на Урале» [15, с. 105–113].
Результатом такого страстного обожания камней и минералов стала весьма крупная коллекция, которая, как было упомянуто ранее, влилась в обширнейшее собрание резных камней Эрмитажа. Она была куплена дирекцией музея у его брата — Бориса Алексеевича Перовского за 8000 рублей, о чем в отделе редких книг и рукописей Центральной библиотеки Государственного Эрмитажа сохранилась соответствующая запись от 23 апреля 1873 г. Уже 26 апреля все геммы Л.А. Перовского были приняты на хранение в музей⁷. Среди них оказалось немало камей и инталий мастеров Нового времени, впоследствии переданных для хранения в Отдел западноевропейского искусства после ликвидации Отдела глиптики в 1929 г. [6, с. 31], но есть и великолепные образцы античного камнерезного искусства. Среди богатейшего собрания античных гемм, согласно хранительским документам, порядка 30 инталий и приблизительно такого же количества камей, хранящихся в Отделе античного мира, идентифицируются как вещи из коллекции Л.А. Перовского.
В Отделе античного мира есть также две небольшие картонные коробочки со слепками с инталий, также принадлежавших, по всей видимости, Льву Алексеевичу Перовскому (Илл.15). Сомнения в атрибуции слепков, порождаются разночтениями в документах, фиксирующих перемещение этой небольшой коллекции. С одной стороны, нет никаких сомнений в том, что коллекция слепков принадлежала одному из братьев Перовских — на это указывают записки, имеющиеся в обеих коробочках. С другой стороны, сложность заключается в том, что в подписи на записках указана фамилия владельца, но не указаны инициалы. Есть неясный момент: в акте о принятии на хранение слепков в 1955 г. старшим научным сотрудником Отдела античного мира М.П. Ваулиной указано, что коллекция принадлежала Н. Перовскому⁸. В Акте же о передаче в 1969 г. хранения от М.П. Ваулиной О.Я. Неверову инициалы уже не указаны⁹. В архиве Государственного Эрмитажа нет сведений о передаче или покупке каких-либо коллекций от Н.И. Перовского, хотя, как кажется, он вполне мог быть обладателем упомянутого собрания. Николай Иванович Перовский был старшим из внебрачных сыновей А.К. Разумовского и соответственно братом Льва Алексеевича. Будучи человеком высокообразованным и занимая пост Таврического губернатора и Феодосийского градоначальника, он, по всей видимости, живо интересовался историей и понимал значение археологических открытий, делающихся на подведомственной ему территории. Его письмо министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну от 22 марта 1821 г. из Феодосии в Санкт-Петербург прекрасно иллюстрирует это предположение: «Князь, как интересно было бы сохранить этот склеп с его гробом в неприкосновенности, сделать с него корректный рисунок и, наконец, поместить то, что там было самым примечательным, в Феодосийский музей, предназначенный императором им самим хранить то, что могло бы обнаружиться любопытного в этой стране. Вместо этого каждый поучаствовал в наживе, под конец морской офицер под чьим командованием находятся эти матросы, отослал то, что сумел собрать, графу Ланжерону, так что были разрушены даже следы памятника, который по всему обещал быть крайне интересным. Так ли, мой Князь, поступают при раскопках Помпеи и Геркуланума?» [3, с. 166].
Как можно убедиться, коллекция слепков могла принадлежать любому из двух братьев, но все же более вероятной кажется версия, что это небольшое собрание поступило в дополнение к коллекции гемм Л.А. Перовского. К сожалению, в архиве Эрмитажа нет сведений, касающихся передачи непосредственно слепков. Это легко объяснить: собрание совсем маленькое — всего 62 слепка. Часто и большие коллекции слепков не учитывались поштучно, считаясь вспомогательным материалом, и без описи отправлялись на хранение коробками, содержащими от 100 до 6000 штук, или просто давались в придачу к коллекциям гемм, где значилось, что к коллекции прилагаются слепки. Вероятно, так случилось и с коллекцией слепков графа Перовского. В пользу этой версии свидетельствует и тот факт, что в упомянутом собрании слепков есть отпечатки с инталий, поступивших в Эрмитаж в составе коллекции Льва Алексеевича Перовского.
Дактилиотека Л.А. Перовского, как было отмечено, представляет собой две небольшие картонные коробочки с 62 подкрашенными желтым цветом гипсовыми слепками, оправленными в светло-коричневую бумагу с золоченым краем. Каждый слепок пронумерован и прикреплен к дну коробки в соответствии с порядковым номером. В миниатюрной дактилиотеке Перовского, как кажется, нет никакой систематизации: слепки прикреплены в случайном порядке, инталии Нового времени перемежаются с античными, при этом представлены разные этапы развития искусства резьбы на полудрагоценных камнях. Так, к архаическому периоду относятся изображения льва и слепок с выпуклого овального сардоникса с изображением бегущего от собаки оленя. Одна из прекраснейших и самых тонких работ, представленных здесь, — слепок с геммы с изображением бюста Фортуны работы мастера Гилла (I в. до н. э. – I в. н. э.), оригинал которой хранится в Эрмитаже (инв. Ж 1259) [10, с. 106]. Другой пример слепка с эрмитажной же инталии, вырезанной в IV в. н. э. на сердолике (инв. Ж. 1813), — портреты Галерия и Валерии [10, с. 111].
Есть в дактилиотеке Перовского и работы европейских мастеров XVIII – начала XIX в., подражающие античным образцам. Наиболее интересны здесь подписные работы итальянских резчиков начала XIX в.: они довольно редки и представляют большой интерес. Таков портрет юноши в профиль с надписью «Λ ΠΙΧΛΕΡ», указывающей на принадлежность резцу Луиджи Пихлера, одного из самых известных художников резьбы по камню начала XIX в. В коллекции это одна из самых крупных инталий, выполненных в классицистическом стиле. Лицо юноши серьезно и сосредоточенно, взгляд будто бы обращен внутрь, уголки губ немного опущены, что привносит в образ некую трагичность и напряженность. Изумительно тонко выполнена его прическа: проработка волос имеет продуманный динамический рисунок, придавая портрету жизненность и живость.
Одним из необычных проявлений следования античным идеалам уже в XVIII в. стала мода переносить известные произведения искусства и архитектуры, в особенности круглую скульптуру, на произведения глиптики [22]. Этот факт можно объяснить и желанием заказчика иметь сувенир, напоминающий о виденном шедевре, в некотором смысле, предвестием фотографии, запечатлевающей наиболее дорогие сердцу владельца моменты. Яркий тому пример — «Купающаяся Афродита» Филиппо Рега — вариация камеи, вырезанной [23, с. 207], надо полагать, его учителем, Джовани Пихлером, по распространенному типу эллинистической скульптуры Афродиты, присевшей на корточки перед омовением (Venus accroupie)¹⁰. Очень вероятно, что именно с инталии Ф. Рега был сделан слепок Дж. Тасси для кабинета резных камней Екатерины II, впоследствии использовав- шийся в качестве образца для создания гемм на Екатеринбургской гранильной фабрике [4, с. 83]. К слепкам с инталий Нового времени относится также и восхитительная работа английского гравера У. Харриса — женский портрет в покрывале, — ныне также находящаяся в хранилище глиптики Отдела западноевропейского прикладного искусства [19, с. 218].
Дактилиотека графа Л.А. Перовского дает возможность не только детального изучения состава коллекции гемм в оригиналах и слепках, переданных Эрмитажу в виде единого комплекса, но и отражает проявление предпочтений коллекционера, представителя просвещенной российской аристократии XIX в. Собрание Л.А. Перовского также наглядно демонстрирует проявление интереснейшего феномена преклонения перед античностью в художественной культуре начала XIX в., нашедшего выражение в замечательной коллекции резных камней.